Я много над этим думаю. Почему на сердце лежит никогда не проходящая тоска по прошлому? И ведь я вижу и постоянно замечаю, что это не только у меня одного, и дело не только в том, что мне давно не двадцать.
Мы спешим, встречаемся, шутим, смеемся своим шуткам, но все как-то натянуто, без брызг. Встретить человека, у которого есть солнце в глазах, стало невозможно.
Даже молодые люди, даже очень богатые молодые люди, если и веселы, то как-то зло веселы. А люди простые, обычные люди, особенно из тех, кто раньше был весел, кто был честен и трудолюбив, кто создавал семью и был горд своей легкостью, потому что был честен – эти люди очень сильно тоскуют.
Глаза этих людей в транспорте, в магазине, в больницах и аптеках. Глаза этих людей, одетых в серую одежду, совершенно полны слез даже тогда, когда они не плачут. Им не осталось места. Другие люди заняли все места своими покупками. Человеку сесть негде. На всех местах стоят вещи. Человек стал дешевле вещей.
Как туманом окутала нас тоска. Некоторые, особенно молодые из нас, эту свою безнадегу прячут в агрессию. Они смеются над теми, кто раньше был честен, легок и весел, смеются и бьют их. Кого словом бьют, кого рукой, и смеются этому избиению, а ведь смех этот – это не смех вовсе, это вой такой. От голода, холода и безнадеги. Они тоже в тоске, по не бывшему в их жизни прошлому. По тому прошлому, когда будущее не пугало.
Те, которые своими покупками заняли все места в трамвае, смеются над теми, кто был честным, а сегодня нищ; смеются и говорят о них: «Совок». Они говорят: «Не верьте этим тоскующим. Они врут все. Вот сегодня, на самом деле, очень все хорошо. Вы видите, сколько можно сделать покупок. Радуйтесь за нас, и тогда мы дадим вам что-нибудь из наших покупок». И молодые, не знавшие легкости, не знающие, что радость может быть другой, радуются этой радостью-завистью-надеждой. И только те, кто тоскует по прошлому, плачут над этими молодыми, над их рабством и не могут им объяснить их рабства. И бьют их за это молодые, и ненавидят их серых одежд, и честность их ненавидят и трудолюбие.
Я много думаю над тем, почему нас всех окутала тоска. Мы народ тоскующий и воющий. Все наши естества – и тела и души вкупе – все, что мы есть, каждая наша клетка чувствует, что будущего нет. И какие бы слова мы не говорили друг другу, и как бы сильно не выли голодающие молодые, тоска не проходит. Даже наоборот. Чем сильнее холод и громче вой, тем крепче эта тоска обнимает душу.
Тоска эта не по прошлому. Тоска эта – от отсутствия будущего.
Как туманом окутала нас тоска. Некоторые, особенно молодые из нас, эту свою безнадегу прячут в агрессию. Они смеются над теми, кто раньше был честен, легок и весел, смеются и бьют их. Кого словом бьют, кого рукой, и смеются этому избиению, а ведь смех этот – это не смех вовсе, это вой такой. От голода, холода и безнадеги. Они тоже в тоске, по не бывшему в их жизни прошлому. По тому прошлому, когда будущее не пугало.
Те, которые своими покупками заняли все места в трамвае, смеются над теми, кто был честным, а сегодня нищ; смеются и говорят о них: «Совок». Они говорят: «Не верьте этим тоскующим. Они врут все. Вот сегодня, на самом деле, очень все хорошо. Вы видите, сколько можно сделать покупок. Радуйтесь за нас, и тогда мы дадим вам что-нибудь из наших покупок». И молодые, не знавшие легкости, не знающие, что радость может быть другой, радуются этой радостью-завистью-надеждой. И только те, кто тоскует по прошлому, плачут над этими молодыми, над их рабством и не могут им объяснить их рабства. И бьют их за это молодые, и ненавидят их серых одежд, и честность их ненавидят и трудолюбие.
Я много думаю над тем, почему нас всех окутала тоска. Мы народ тоскующий и воющий. Все наши естества – и тела и души вкупе – все, что мы есть, каждая наша клетка чувствует, что будущего нет. И какие бы слова мы не говорили друг другу, и как бы сильно не выли голодающие молодые, тоска не проходит. Даже наоборот. Чем сильнее холод и громче вой, тем крепче эта тоска обнимает душу.
Тоска эта не по прошлому. Тоска эта – от отсутствия будущего.
Свежие комментарии